Я. Шклярская.
ТЕРМИНАТОРЫ НАШЕГО ВРЕМЕНИ
«Пушкин и разумная действительность. 1938 год».
Креатив & creativity, № 15, 2004, с. 30-33.
Заседание «Института Лифшица» совместно с журналом «Креатив&creativity» состоялось 27 мая 2004 года, в рамках ярмарки Арт-Москва, посвященное Дню славянской письменности и культуры (24 мая) и дню рождения А.С. Пушкина (6 июня). Акция прошла с участием ведущих современных художников, критиков, искусствоведов. Автор данного текста сама присутствовала на заседании и предлагает краткое описание дискуссии.
Врез:
«Я бы повторил одну формулу, которую мне многие простить не могут: «Искусство умерло! — Да здравствует искусство!» Нужно хорошенько понять первую половину этой формулы, чтобы вторая не превратилась в пустую болтовню»
Может ли частное письмо основателя марксистско-ленинской эстетики М.А. Лифшица, «О Пушкине», написанное в 1938 году, стать темой для оживленной дискуссии в 2004-м?
Может! Если эта дискуссия происходит на заседании «Института Лифшица», при большом скоплении народа, (обсуждение ведется отчасти речитативом, под ненавязчивое музыкальное сопровождение виолончелиста Павла Микитенко). Если оппонентами выступают яркие представители художественной интеллигенции. Если в этом письме их занимает то, с чем они связаны непосредственно, профессионально и ежедневно: современное искусство и его судьба.
Каким же образом в этом архивном тексте прослеживается тема современного искусства?
Дело в следующем. Для Лифшица письмо филологу Фридлендеру было не только частной перепиской. Отвечая своему адресату, Михаил Александрович излагает фундаментальные взгляды на классическое искусство вообще и возможность его существования в разных исторических условиях. Например, Софокл в Древней Греции, эпохи расцвета демократии, и - Пушкин в России, в пору николаевской реакции. Лифшиц считает, что для классически-отстраненного творчества художнику необходимо совершить некоторое насилие над собой, чтобы сблизить неидеальную реальность с идеалом. Что чем дальше реальность от идеала, чем труднее скорректировать ее, тем более мужественной является позиция творца. Отражать же неразумную действительность неразумными средствами – самый легкий путь, капитуляция.
Открывающий дискуссию Дмитрий Гутов, художник и основатель «Института Лифшица» (см. материл о нем в предыдущем номере журнала. - Прим. ред.), в своем речитативном вступительном слове утверждает, что капитуляцией, о которой писал Лифшиц, является современное искусство в его наиболее ярких проявлениях. Ведь суть модернизма состоит в описании действительности как абсурда.
В 30-е годы прошлого века абсурдность человеческого существования была явной и шокирующей. А сейчас она стала настолько естественной, что почти целиком подчинила себе художника. «Наглядное подтверждение этому, - говорит Гутов, - Арт-Москва с ее антиклассическим принципом, ее коммерческим и развлекательным потенциалом».
Главный оппонент Гутова - Анатолий Осмоловский, художник-абстракционист, согласен в этом со своим противником. Он называет большинство экспонатов ярмарки «иллюстрациями для «желтой» прессы». «Купить подобное «произведение искусства», - утверждает Анатолий, - все равно, что услышать бульварный анекдот и время от времени над ним посмеиваться». Он считает подлинно классическим искусством ХХ века русский авангард. А Гутов добавляет, что современное неавангардное искусство скатывается в китч, а псевдоавангардное - в коммерцию, и пример тому – Арт-Москва.
«Авангард не так хорош, как кажется Осмоловскому и не так плох, как кажется Гутову. Он был и есть, а если умер, то тогда «да здравствует авангард»! – восклицает поэт и художник Д.А. Пригов. Можно предположить, что Дмитрий Александрович является сторонником цикличности искусства. «Реализм закончился, – говорит Пригов. - Но когда, точно сказать невозможно, как нельзя сказать, когда умер последний динозавр. Взаимопроникновение реализма и абстракционизма существует не только во времени, но и в пространстве одного произведения, ибо, как заметил один человек, если рассмотреть внимательно кусочек картины Веласкеса, то там можно увидеть абстракционизм. А если рассмотреть кусочек картины Матисса, там можно обнаружить реализм».
Владимир Сальников, художник, конец реализма датирует четко: 1991-м годом. Падением советской власти, последнего оплота защиты искусства от манипуляций мировой артсистемы.
Дискуссия, таким образом, разворачивается вокруг понятия «реализм». Наталья Никитина (фотохудожник, чьи работы представлены на Арт-Москве в галерее Ханса Кноля) возражает Д.А. Пригову, утверждая, что реализм вечен, что в любом, якобы нереалистическом проекте можно выявить черты реализма.
Гутов принимает вызов и предлагает Никитиной рассмотреть под реалистическим углом зрения произведение А. Осмоловского «Пыльная полоса под нонспектакулярным искусством», представляющее собой запыленную липкую ленту, приклеенную горизонтально невысоко над полом.
Никитина называет работу Осмоловского «сгустком реализма», отражающим состояние нашего общества. Осмоловский, в свою очередь, обращается к Гутову с вопросом: являются ли работы самого Гутова, представленные на выставке, реалистическими?
Помолчав, Гутов отвечает, что хотел бы делать реалистическое искусство, но получается у него часто нечто совершенно другое.
Борис Гройс, философ, высказал мысль о постоянном умирании и воскрешении искусства, что Гегель, говоря о конце искусства, имел в виду переход от любого искусства к слову, тексту и к мысли. Мы же сегодня в это не верим. Мы считаем, что слово и текст - художественные акты. Они принадлежат искусству. Если члены «Института Лифшица» поют сейчас текст Лифшица, то они тем самым превращают Лифшица в искусство. Эта акция представляет собой реализм или концептуализм нового времени: демонстрация текста регистрируется разной аппаратурой. У Гутова, у самого, на лице часть этой аппаратуры – микрофон. Он выглядит как терминатор, как идеологический терминатор нового времени. И этот переход к аппаратуре превращает текст опять в искусство. Текст умер, и мысль умерла. Они умерли и превратились в пение, в искусство.
Кети Чухрукидзе (философ, поэт) называет центральной темой текста Лифшица идею гуманной резиньяции, смирения перед действительностью, которое подразумевает, что в последней инстанции мир все же разумен. Такое ощущение жизни и рождает классическое идеальное искусство.
Александр Иванов (директор издательства Ad Marginem), возвращаясь к историческим реалиям 1938 года, поясняет гуманную резиньяцию самого Лифшица следующим образом: у Лифшица разговор о Пушкине становится разговором о разнице между двумя периодами революции. Началом ее, у Ленина, и завершением, у Сталина. Через Пушкина предлагается примирение с той формой реальности и с той формой власти, которая пришла в конце 30-х годов. Лифшиц прекрасно знает фразу Аполлона Григорьева: «Пушкин – это наше все». То есть он - нечто субстанциальное, то, что наделяет смыслом все, что видит русский взгляд, слышит русское ухо. Поэтому разговор о Пушкине приобретает крайне драматическое, напряженное звучание в 1938 году.
Александр Гутов (заслуженный учитель России, филолог) соглашается с Ивановым в том, что сам Лифшиц – как и Пушкин - является примером трагического примирения с действительностью. Единственная мужественная позиция здесь: взглянуть на реальность объективно, не быть пристрастным. При этом для Лифшица не существовало современного ему искусства, которое он мог бы привести в пример гуманной резиньяции в свою эпоху. И в этом заключался трагизм его позиции.
«Но, - продолжил Александр, - излагая любимые идеи Лифшица, представим себе другой мир, где разумный порядок лежит в основе общественной жизни и созерцание его достижимо без тех напряженных усилий, которые были необходимы «последним классикам». Разумность, ставшая обычаем, это и есть коммунистический идеал, основа будущего расцвета искусства, подобного классическому».
«Институт Лифшица» настаивает на том, что проблема классического искусства забыта незаслуженно. Вернуть эту проблематику – значит, многое изменить в установившемся образе мысли. Сотрудники «Института» занимаются тем, что, практически «впихивают» разум в окружающую жизнь. Их оппоненты по мере сил его оттуда «выпихивают».
Яркий пример - присутствовавший на обсуждении «Синий нос» Вячеслав Мизин. Отказавшийся от словесного участия в обсуждении, он тихо осуществлял в углу свой абсурдистский перформанс, что еще раз доказывает правоту Лившица, говорившего об отражении неразумной действительности неразумными средствами…
«Какой-то неразумный остаток остается на дне сосуда после всей философской алхимии», - процитировал Лифшица философ Игорь Чубаров. Этот остаток и является предметом искусства. На заседании «Института Лифшица» им стало горловое исполнение романа в стихах «Евгений Онегин» Д.А. Приговым в финале дискуссии. И не только: в перформанс фактически превратилось само обсуждение, собравшее более 50 человек и показавшее, что темы, волновавшие человечество еще при Софокле, а также в эпоху Гегеля, во времена Пушкина и в советские годы никуда не исчезли. Поэты, художники и философы продолжают выяснять, насколько разумна действительность. Вероятно, это и позволяет надеяться на то, что у искусства существует будущее.
Врез: «…в наше время нельзя обойтись без некоторого насилия над собой для того, чтобы свести концы с концами. Добиться полного нравственного равновесия и внутренней свободы не так-то просто…»
ЯНА ШКЛЯРСКАЯ