Работы, собранные в книге, предлагаемой вниманию читателя, написаны в период с 1927 по 1967 год. Несмотря на большие перемены, которыми были насыщены прошедшие сорок лет, она представляет собой нечто целое, так как мысль автора не изменилась ни в чем существенном. Может ли это служить утешением? Отчасти да, но, разумеется, более важно содержание самой мысли. Хороша ли она, заслуживает ли сохранения - вот главный вопрос.
То постоянство, которое читатель заметит в этой книге, от первой ее буквы до последней, вытекает из убеждения в благотворности общей системы идей, принадлежащей марксизму, понятому в духе Ленина. Это убеждение позволяет мне воскресить дела давно минувших дней без особой краски стыда. Никто не вправе претендовать на монополию марксистской истины, но сохранить верность такому знамени, с моей точки зрения, большая честь.
Очень может быть, что эту честь мне в настоящее время уступят легче, чем сорок лет назад. У меня было бы больше соперников, если бы я изъявил желание прибавить к марксизму что-нибудь из семиотики, аксиологии, парапсихологии и прочая и прочая. Но такого желания у меня нет. Чтобы определить более точно позицию автора этой книги, нужно сказать, что она представляет собой обыкновенный марксизм, без особой претензии на творчество. Судорожное творчество слишком похоже на судорожную ортодоксию и является, в сущности, новой вариацией на старую тему.
Достаточна ли моя машина для решения задач, вытекающих из названия этой книги? Пусть судит читатель, но пусть он при этом не забывает, что наши достоинства часто диктуются принятой точкой зрения, а недостатки вытекают из личных слабостей. Многое по прошествии времени я хотел бы написать заново - лучше, полнее. К сожалению, литературную жизнь так же нельзя прожить второй раз, как всякую жизнь.
Существует одна забавная апокрифическая история. Спорили о делах веры Симон Маг и апостол Петр. Силою чародейства Симон взлетел выше туч и вызвал на соревнование Петра. Тот согласился, но с одной оговоркой: "Если я не взлечу, это не значит, что моя вера ложна, а значит только, что моя молитва слаба". И, помолившись, взлетел.
Что моя молитва слаба, мне не раз указывали в прежние времена, но, видимо, она все же выдержала испытание, как показывает тот факт, что некоторые взгляды, приписанные в прошлом мне лично (как еретические), в настоящее время не вызывают сомнения и перешли даже в учебники. Такова, например, излагаемая в этой книге историческая диалектика, согласно которой развитие культуры не совершается прямолинейно, как простое движение от низшего к высшему, а содержит в себе глубокие противоречия и утраты, явления упадка и возвращения вспять. Кто не пишет теперь об отчуждении общественных сил вместе с развитием классовой цивилизации, о враждебности буржуазного способа производства искусству и поэзии и о том, что эти противоречия решаются только в большом историческом масштабе на пути к сознательной коммунистической ассоциации будущего, в современной борьбе общественных классов? Если бы я изъявил малейшую претензию на оригинальность подобной точки зрения, это было бы смешно. Совершенно очевидно, что она принадлежит марксизму и нет никакой заслуги в том, что пишущий эти строки всегда держался этой веры.
Можно надеяться, что такова же будет судьба другого взгляда, который иногда приписывают мне, называя его устаревшим и догматическим. Речь идет о той простой истине, что всякое подлинное художественное произведение имеет своей основой реализм в широком смысле этого слова. Многообразие форм и стилей является лишь конкретным развитием этой основы, причем формы проявления реальной сущности искусства могут быть бесконечно противоречивы и парадоксальны, как вся человеческая история, позволяя все же провести гибкую и в то же время достаточно определенную грань между подлинным и фальшивым, между приближением к живой полноте действительности и уклонением от нее в сторону ложной фантазии, мистицизма, классовой узости или дешевой позы. Надеюсь, что в недалеком будущем эта мысль также войдет в учебники как неустранимая часть марксистской традиции.
Я говорю здесь об этом, так как избавиться от бесконечной путаницы, возникшей в последние годы вокруг понятия "реализм", можно только на почве исторической диалектики, кратко изложенной выше. В сущности, речь идет о тех же противоречиях, которые возникают перед нами, когда мы сравниваем прогрессивные достижения буржуазного общества с предшествующими ему, менее развитыми ступенями общественной жизни. История реализма - противоречивый процесс. В нем есть не только завоевания, но и утраты, что достаточно ясно, например, из сравнения программного реализма прошлого века с древнерусской иконой или тонким искусством старых нидерландских мастеров. Художественное развитие человечества также нельзя рассматривать как прямую линию - оно имеет свои качественные ступени, обладающие для нас неповторимой прелестью. Но это все же - единый процесс, а не туманная масса различных явлении "художественной воли", несоизмеримых и равноценных культур, способов "видения" и других признаков господства субъективных начал над внешней реальностью.
Давно известно, что реализм XIX века ни в живописи, ни даже в литературе не может служить общим мерилом для оценки всех известных нам явлений искусства. Отсюда еще не следует, что, оставляя позади великие формы прекрасного, неравномерность развития стирает всякую грань между прогрессом и упадком. Отсюда следует лишь, что при известных исторических обстоятельствах прогресс неизбежно несет на себе печать односторонности. Любая истина, даже самая высокая, в том числе истина сознательного реализма, может принять и часто принимает односторонний характер, но разумный человек поймет, что это аргумент не против реализма, а против односторонности. Истина в искусстве (или реализм) есть полнота всех ее явлений минус односторонние формы, даже самые прогрессивные, если они действительно принимают односторонний характер, и плюс все оттенки реальности, заключенные даже в односторонних формах, и реальных и фантастических, если эти оттенки в них действительно содержатся.
Историческая относительность стилей, методов, направлений не должна выступать в нашем уме как нарушение объективной меры вещей, иначе она превратится в жалкую софистику, лишающую нас всякой ориентации в хаосе элементарных фактов истории. Даже отнесение данного факта к истории искусства, именно искусства, а не бытовых явлений данного времени, требует наличия общей меры художественности. Без общей и объективной меры (а этой мерой согласно опыту веков, изложенному в лучших произведениях эстетической мысли, является истина содержания и правда его изображения) нельзя понять, почему Нике Самофракийская относится к этой истории, а экскременты художника в герметической упаковке, проданные на выставке какого-нибудь "бедного искусства", arte povera, не относятся к ней. Действительно, эти современные выходки, сами по себе довольно глупые, хотя им посвящают глубокомысленные статьи в дорогих журналах, издаваемых для коллекционеров и любителей, болтуны-искусствоведы, также выражают свое время и настроение художника, его особое "видение" мира. Но отсюда еще далеко до признания их фактами истории искусства.
Если же говорить о тех противоречиях и парадоксальных явлениях, которые остаются в рамках достаточно гибко, но без софистики понятого реализма, как это имеет место, допустим, в африканской пластике или готической живописи, то они отчасти оправданы развитием определенных черт реальности в превращенной форме, например, форме гротеска, отчасти принимают болезненный характер - на грани художественной правды и чистого фетишизма или религиозной мистики. Школа диалектической мысли внушает нам требование гибкости, исключающей односторонность абстрактной истины, но она не учит всеядности и всепрощению. Это уже пустая обывательщина, вкус современного мещанина.
С моей точки зрения, та простая мысль, что в основе всего мирового искусства лежит истина содержания и реальность формы, принадлежит всей марксистской традиции. Но если кому-нибудь будет угодно считать ее моей личной выдумкой - спорить не буду. Надеюсь, что с течением времени эту частную собственность у меня отберут, и чем скорее, тем лучше.
Из всего сказанного можно сделать вывод, что автор этой книги верит в существование истины. На примерах из собственной жизни и пережитой истории он не раз убеждался в ее присутствии. Истина существует. Она существует в практической жизни как закон, карающий за всякое отступление от диктата действительности. Она является нам в магическом зеркале искусства. Истина существует вопреки тем, кто "поумнел", как известный герой повести Боборыкина, вопреки всем пошлякам-обывателям, скептикам, карьеристам и фарисеям. Предоставим другим судить, оставляет ли этот взгляд достаточно места для субъективного фактора и личной страсти.
Что касается теории, то обычные формы замены истины условными знаками, выражающими внутреннее состояние личности, общественной группы или "социума" (как и любые попытки построить онтологию на феноменологической основе), представляются пишущему эти строки литературными подделками, лишенными строгой мысли и не выдерживающими критики. Безразлично, являются ли символы, знаки, шифры, о которых идет речь, выражениями "классовой психоидеологии", как писали сорок лет назад, экзистенциальной травмы или формализованной психотехники. Все это - только оттенки одной и той же слабой мысли, и все они по ту сторону черты.
Диалектический материализм есть теория абсолютной объективной истины, а не истины условной, "участково-околоточной", по выражению Щедрина. Истина реального мира вокруг нас находит себе отражение в бесконечном многообразии явлений человеческого духа, она раскрывается в его противоречиях, растет в сознании людей при определенных условиях места и времени, а потому не лишена отпечатка стихийности всякого материального процесса. Но каковы бы ни были черты слепого движения в самом сознании людей, двум разумам не бывать, а одного не миновать.
В этом отношении серьезным соперником марксизма является только богословие. Все остальное представляется чем-то промежуточным, недодуманным и стыдливо прикрытым изысканной, но безвкусной фразой. Нет надобности говорить о том, что марксизм враждебен всякому религиозному пониманию абсолютной истины. Не только с научной точки зрения, но и в нравственном отношении здесь не может быть никакой аналогии. Но различные философские моды, сменяющие друг друга в зависимости от того, живем ли мы в период кризиса или временного процветания капитализма, тысяча и одна ночь современных течений - все это касается только образованного слоя, точнее говоря - культурного обывателя, а религия имеет более широкий массовый базис, и сила ее состоит в том, что она гарантирует свой нравственный миропорядок фантастическим заменителем абсолютной истины в образе божества. Так или иначе- с этой силой нужно считаться. Я имею в виду традиционную религию, а не прогрессивный кафешантан в духе богоискателей и проповедников мифотворчества типа Гароди или Эрнста Фишера.
Но пора сказать несколько слов о составе этой книги. Главную ее часть образует моя старая работа, посвященная эстетическим взглядам Маркса. Она была впервые опубликована в кратком энциклопедическом изложении летом 1932 года[1]. Более ранний и пространный вариант относится еще к 20-м годам. В качестве приложения я печатаю выдержку из него, помещенную в журнале кафедр общественных наук Вхутеина (или, как его раньше называли, Вхутемаса). Отрывок 1927 года воспроизведен здесь почти без изменений, даже литературных. Прошу читателя принять во внимание, что эта статья написана совсем молодым человеком и притом на заре нашего наукописания. Все остальное подвергнуто мною литературной редакции с целью сделать изложение более ясным. Глубже всего эта обработка коснулась первых глав, сильно пострадавших от энциклопедической краткости, особенно там, где речь идет о материях философских и старомодных.
Я старался при этом сохранить общее содержание моей старой работы, не устраняя отпечатка времени, чтобы поправки и дополнения касались только внешней стороны дела. В одном случае у меня было большое искушение нарушить это правило. Речь идет о возможных дополнениях, связанных с проблемой так называемой революционной романтики. У Маркса нет этого понятия, но у него можно найти содержание, ему отвечающее. Термин "революционная романтика" получил распространение на русской почве, и его научное (а не обывательское) понимание, требующее глубокого анализа диалектики революционного и реакционного в истории, тесно связано с ленинизмом. В начале 30-х годов я не брался за освещение этого вопроса, имея на то серьезные мотивы. В настоящее время их нет, и обстоятельства позволяют прибавить к тому, что было сказано мною о критике "романтической культуры" у Маркса, новый оттенок. Это было бы даже необходимо после того, как формула "революционной романтики" получила такую известность и вызвала много злоупотреблений (например, в Китае). Однако вопрос настолько сложен, что он требует достаточно места. Сделанное мною дополнение грозило выйти за пределы возможного, и я счел за благо оставить его в ящике стола. К сожалению, это не единственная жертва, принесенная во имя сохранения в целости старой постройки.
Еще одно замечание. Лет тридцать назад мне пришлось прибавить к моей работе о Марксе большой комментарий, в который входили очерки, посвященные отдельным вопросам его идейной биографии. Но когда я взялся за этот аппарат, чтобы привести его в соответствие с более современным уровнем науки, то оказалось, что за истекший период мировая литература, необходимая мне для этой цели, очень выросла. Подготовка к печати одного лишь комментария могла бы задержать выход книги на несколько лет. А так как он и без того задержался по моей вине, то мне пришлось с болью в сердце отказаться от этой затеи.
1. У меня было намерение расширить мою работу для отдельного издания 1933 г.
Но в последний момент это не оказалось возможным вследствие поспешности, связанной
с издательскими сроками. Без всяких почти изменений эта работа была напечатана
также в сборнике моих статей (Вопросы искусства и философии. М., 1935) и затем
переведена на иностранные языки в московском журнале тех лет - "Интернациональная
литература". В 1938 г. она вышла отдельным изданием в Нью-Йорке под названием
"Философия искусства Карла Маркса". Издание было скромное, но читалось,
как я вижу из писем и книги Джона Сомервила "Советская философия",
написанной вскоре после войны. Новые издания на иностранных языках появились
в 60-70-х годах-в ГДР (1960. 1967), Югославии (1961), Венгрии (1966), Англии
(1973) и других странах.